Парадоксальный Фирс - Музей Чехова в Ялте
Г. А. Шалюгин
Ялтинскую драматургию Чехова венчает пьеса «Вишневый сад». Более ста лет она волнует актеров, режиссеров, зрителей. Сотню лет она таит загадки, раскрытие которых доставляет истинное наслаждение. Одна из таких загадок – Фирс…
Почему персонажу, занимающему второстепенное место в пьесе Чехова, уделяют столько внимания и чеховеды, и деятели театра? Ответ прост: за ним явно чувствуется нечто, что возбуждает жгучий интерес своей недосказанностью. При внимательном взгляде на Фирса обнаруживается, что его личность не по-лакейски значима в любой системе координат - в сюжете ли, в системе персонажей, даже в символике пьесы. Режиссер А. Вилькин в альманахе «Чеховиана» за 2005 год назвал его «третьим главным лицом» в своем спектакле . Статья Камы Гинкаса в той же «Чеховиане» называется «Почему у Чехова нет пьесы «Недотепы»? . Ведь именно Фирсу волей автора суждено произнести это слово в финале, перед занавесом.
По мнению авторитетного театроведа Б. Зингермана, композиционное значение роли Фирса первоначально было значительнее. Скрепя сердце Чехов сократил роль по настоянию мхатовцев. В выброшенной сцене Фирс вспоминает, как в молодые годы два года сидел в тюрьме по ложному обвинению в убийстве. Исследователь уверен, что изъятая сцена Шарлоты и Фирса, которой в первоначальном варианте завершался первый акт, «сама по себе жемчужина чеховского лирического диалога», … может быть, «вообще один из лучших чеховских финалов» .
«Слуги в чеховской пьесе держатся гораздо серьезнее своих господ, - пишет Зингерман. - Фирс – сама серьезность, наставительная, ворчливая, глубоко вздыхающая». Он же обратил внимание на переклички между образом Фирса и героями Шекспира: «У Раневской и Гаева есть свой Кент - верный Фирс, шут – Епиходов… . «Трогательную чистоту и дряхлость старого мира Фирс воплощает куда … основательнее, чем его беспечные господа. Фирс - это как бы и есть король Лир «Вишневого сада», но он не прозрел, ничего не понял, почуял только идущую на него беду. Никто не собирается убивать Фирса или заточать его в темницу – его просто забывают». «Хорошие артисты смерть Лира играют так же, в Художественном театре играли угасание старого Фирса, патриарха барского дома» .
Подытожив наблюдения над образом старика, Б. Зингерман пишет: «Фирс, старый верный слуга, - вот прошлое, существующее в настоящем». Если бы не он и его заключение в заколоченном доме – все разговоры про старое, про крепостничество, которое надо искупать, повисли бы в воздухе. Его забывают – из –за барской небрежности и лакейского равнодушия .
Специальная глава, посвященная идейно-композиционной роли Фирса в пьесе Чехова, имеется в книге Э.А. Полоцкой «Вишневый сад». Жизнь во времени». Она рассмотрела образ Фирса сквозь призму истории его сценического воплощения в России и за рубежом. Фирс — не только последний, но и самый старый из сценических слуг, выходивших в спектаклях на протяжении века. Фирс физически малосилен, глух. Но чувством долга и ответственности он превосходит многих слуг российского литературного дворянства. В пьесе Чехова это единственный, до конца преданный хранитель дедовских порядков в доме, где порядок, собственно, уже никому не нужен.
Его судьба еще более, чем судьба Раневской, связана с расцветом и гибелью имения. Потеряв вишневый сад, Любовь Андреевна возвращается с новыми надеждами в Париж, а он по роковой случайности остается запертым в проданном доме. Бессменный часовой и труженик, в начале бала (третий акт) он еще держался, вышел к гостям во фраке, с сельтерской водой на нелегком подносе. В финале наступает для него трагический момент, хотя он этого и не осознает. Единственный раз он выходит на авансцену — один на один со зрителем. Уже не по столь любимой им традиции крепостных времен — "при господах", — а сам по себе, как личность .
В последние десятилетия ХХ века, пишет Э.Полоцкая, - появилась тенденция подчеркнуть активность натуры и силу характера этого героя. Таков Фирс в исполнении И. Ильинского и Е. Лебедева. И. Ильинский в его постановке «Вишневого сада» в Малом театре (1982), <…> превратил второстепенное действующее лицо в лицо «первого плана», слугу—в господина. Его фигура, по словам поэта Л.Ошанина, вырастает в «народного мудреца, страстотерпца, человека долга и привязанности». Это впечатление Ильинский вызывает с самого начала, когда выходит на сцену, опираясь не на палочку, как сказано у Чехова, а, скорее, на нечто вроде древней палицы или царского жезла .
Не столь внушительно и величаво, но тоже с педалированием ноток властности в голосе, создал образ Фирса Евгений Лебедев в постановке А. Шапиро в Большом драматическом театре (1993) и в постановке Л. Додина в Малом драматическом театре (1994). <…> С момента, когда он, в парадной форме, быстро и радостно, чуть сдерживая смешок, входит в детскую, Фирс в исполнении Е. Лебедева до самого конца чувствует себя хозяином дома, бесконечно преданным его подлинным владельцам. Собственноручно накрыв белой скатертью столик для кофе, он сердито бросает свое первое "недотепа" Дуняше, забывшей о сливках. Или громко, через всю сцену, кричит своему подопечному хозяину: "Леонид Андреич, Бога Вы не боитесь! Когда же спать?" И, не добившись послушания, настойчиво — восемь раз! — повторяет окрик: "Леонид Андреич!" Вопреки "одноразовой" ремарке в пьесе, но развивая образ в том же направлении, т.е. под знаком покровительственного отношения слуги к хозяину. Утрируя этот тон чеховского Фирса по отношению к Гаеву, герой Лебедева обращается с ним как с непослушным ребенком, то и дело цыкает на него, чуть ли не шлепает, и тот после недолгого сопротивления подчиняется требованиям своего слуги. Актер с наслаждением старался сохранить привычный для героя с детства Гаева начальнический тон. <…> У такого Фирса, активно участвующего в жизни дома, нет и доли той отрешенности, погружения в старчество и глухоту.
Фирс-Лебедев не отрешен от окружающих и не жалок. От его зоркого взгляда не ускользает состояние других. Он замечает, когда "стрелка барометра" в их поведении отклоняется от нормы (отсюда авторитетность в доме его критического словечка: недотепа"). Когда же он видит Дуняшу, размечтавшуюся на балу после комплимента почтового чиновника, то не обращает к ней этого своего обычного слова, в котором есть доля снисхождения, а говорит пророчески: "Закрутишься ты". Потеряв сразу и Епиходова, нашедшего приют у нового хозяина, и Яшу, цинично бросившего ее, Дуняша, может быть, и закрутится в вихре новых увлечений... Фирсу дан взгляд "сверху" на других людей — с высоты своих лет и народной мудрости.
Удар, нанесенный хозяевам известием о продаже сада, Фирс переживает тяжело. Он стоит твердо по ту сторону "баррикады" от Лопахина, он в стане обреченного дворянства — как член семьи .
Добавлю, что традиция выдвигать Фирса чуть ли не на первое место сохранилась и в самых последних постановках «Вишневого сада». Таков Фирс в исполнении Л. Броневого на сцене «Ленкома». По оценкам критики, это и резонер, и домовой, и Бэрримор, и даже остепенившийся Скапен. Единственный нормальный человек посреди диковатой толпы…
Парадоксально, что крепостничество въелось в плоть и кровь бывшего раба. В 1861 году он отказался получить вольную, «остался при господах» (С.,13,221). Именно ему принадлежит фраза о том, что перед несчастьем (то есть, волей) были дурные предзнаменования: «и сова кричала, и самовар гудел бесперечь» (С.,13,224). Комментаторы отмечают, что эту фразу специально для Фирса Чехов занес в свою третью записную книжку в период интенсивных размышлений над пьесой - около середины 1902 года (С.,13,480). Можно предположить, однако, что в творческое сознание писателя фраза запала четырьмя годами раньше – по получении письма от М.П. Чеховой в ноябре 1898 года. Осенью этого года Мария Павловна с престарелой матерью остались в Мелихове одни после смерти Павла Егоровича Чехова. Вот что писала сестра Антону Павловичу в Ялту: «…Как настанет вечер, нападает тоска и страх. … Гудит ли самовар, свистит ли в печи, или воет собака - все это производит страх и опасение за будущее…» . Все эти приметы нехороших предчувствий отмечены в сборниках народных суеверий. В частности, по распространенному поверью, собака воет к пожару, к покойнику или собственной смерти .
Чтобы успокоить женщин, Антон Павлович не без иронии отвечал: «В Ялте тоже воют собаки, гудят самовары и трубы в печах, но так как я раз в месяц принимаю касторовое масло, то все это на меня не действует»
Но проблема, конечно, серьезнее касторового масла. В своей обычной манере, без перехода, он переводит разговор от иронии к философскому пониманию жизни. Увы, порядок жизни таков, пишет он, что человек не может быть всю жизнь здоров и весел, его всегда ожидают потери, он не может уберечься от смерти… «…Надо быть ко всему готовым и ко всему относиться как к неизбежно необходимому, как это ни грустно» (П.,7, 327). С такой же стоической простотой принял приход смерти и покинутый всеми Фирс. Всю жизнь он следовал чеховскому лозунгу, изложенному в том же письме к сестре: «Надо только, по мере сил, исполнять свой долг – и больше ничего» (П.,7,327). Превозмогая старческую слабость, он обслуживает гостей на балу: «... без меня тут кто подаст, кто распорядится? Один на весь дом» (С., 13,236).
Финал пьесы с таким героем знаменателен. Когда из дома все уехали, Фирс выходит на опустевшую сцену в пальто, готовый к поездке в больницу. Он пытается отворить двери - заперто. Убедившись, что выхода нет и что его просто забыли, он произносит прощальные слова и называет себя «недотепой». Потушив свечу в руках, Фирс затихает. Как сказано у Чехова, «лежит неподвижно». Долг исполнен до конца. Процесс разрушения всей прошлой жизни, начавшегося для Фирса еще с "несчастья" 1861 года, в пьесе ознаменованного рубкой вишневых деревьев, для зрителя предстает завершившимся только со смертью последнего из всех верных слуг в русской литературе .
На особую роль Фирса в символической ткани пьесы также обратили внимание. Возникает неожиданная соотнесенность образа Фирса со звуком лопнувшей струны. П. Долженков в статье «Звук струны мандолины Епиходова» пишет: «Впервые звук раздается во втором действии …, когда все главные герои пьесы находятся на сцене <…>. Воспринимают они его по-разному. Персонажи дают естественное объяснение происхождению звука: «Где-нибудь далеко в шахтах сорвалась бадья», - говорит Лопахин. - «А может быть, птица какая-нибудь... вроде цапли», - предполагает Гаев. - «Или филин...» - поддерживает его Трофимов. Мужчины в раздавшемся звуке не чувствуют ничего необычного, и лишь одна Раневская вздрагивает и восклицает: «Неприятно почему-то» (С., 13, 224).
При этом никто из персонажей, кроме Фирса, не почувствовал таинственного (разрядка здесь и далее моя – Г.Ш.) в звуке, хотя только что герои пьесы говорили на тему отчасти мистическую - о гордом человеке, и Петя Трофимов утверждал: «В гордом человеке, в вашем смысле, есть что-то мистическое. <...> Быть может, у человека сто чувств и со смертью погибают только пять известных нам, а остальные девяносто пять остаются живы» (13, 222-223).
И именно Фирс ощутил таинственное в «звуке лопнувшей струны» и истолковал его значение: «Перед несчастьем тоже было: и сова кричала, и самовар гудел бесперечь» (13, 224), - сказал Фирс. Для старого слуги этот звук - предзнаменование, посланное свыше, аналогичное предзнаменованиям, которые предшествовали отмене крепостного права. Фирс полагает, что звук предвещает новое несчастье, каким-то образом связывающееся в его сознании с «несчастьем» предыдущим – отменой крепостного права». … Слуга Гаева, пишет П. Долженков, был прав в своем восприятии звука: второй раз мы слышим этот звук в самом конце пьесы, когда раздается стук топоров по вишневым деревьям, гибнет вишневый сад и обреченный на смерть Фирс произносит свою последнюю фразу. Символ в этой пьесе предвещал гибель вишневого сада, являющуюся отдаленным следствием отмены крепостного нрава, и смерть Фирса - одного из последних слуг старой крепостнической закваски.
Таинственное предзнаменование - таково значение символа для одного из персонажей пьесы, которое мы, разумеется, принимаем, но этим значением чеховский символ не исчерпывается. Кругозор читателя шире кругозора персонажей, и вторично прозвучавший звук лопнувшей струны в четвертом действии адресован уже только читателям, так как героев пьесы, кроме Фирса, в это время на сцене нет» .
Высокое трагедийное звучание роли Фирса, на мой взгляд, вскрывается также благодаря аллюзиям, возникающим при сопоставлении персонажа с «памятью» его имени. Прием «говорящих» фамилий и имен был одним из коренных сатирических и юмористических приемов Чехова. Отсюда - бесчисленная рать откровенно издевательских фамилий вроде Бабэльмандебского, Помоева, Подзатылкина, Замухрышкина, Елдырина… В целях углубления жизненной многомерности, смысловой емкости персонажей Чехов часто «сталкивал» героя с его же именем или фамилией, которые, как известно, обычно имеют некоторую историческую наполненность. Наглядный пример – неприятный старик-монах Сисой с «рачьми глазами» из рассказа «Архиерей», который любил повторять сакраментальную фразу «Не ндравится мне это». Житийный герой, в честь которого он получил церковное имя, был полной противоположностью чеховского персонажа: целитель, проповедник, сподвижник Антония Великого. То же самое касается погрязшего в мещанстве доктора Старцева по прозвищу Ионыч: его библейский «праотец» Иона, напротив, был обличителем житейских грехов.
Неожиданный смысл вскрывается и при внимательном прочтении имен персонажей «Вишневого сада». Взять Ермолая Лопахина, предприимчивого дельца из крестьян. Его греческое имя произошло от соединения двух начал: «Гермес» и «народ». Гермес, как известно, покровитель торговли. В данном случае семантика торговли соединена с народным началом: Ермолай - удачливый торговец из народа… Бог торговли! Пустышку Гаева зовут «Леонидом»: имя сие означает «подобный льву»… Ироничнее не скажешь!
Никто, кажется, не задавался вопросом о соотношении имени чеховского Фирса и его характером и судьбой. Мысль сия обходила и меня, пока не попался мне на глаза сборник анекдотов 18-19 столетий, изданный в 1990 году в Москве. Перу известного литератора времен «натуральной школы» В.А. Соллогуба принадлежала смешная и одновременно странная история о князе С. Голицине. Из нее стало ясно, что Фирс был записан в старые «Толкователи имен» со значением – «рассеянный», «в беспорядок приводящий». Получив такое прозвище, князь Голицин стал не только предметом насмешек юных девиц, но никак не мог устроить судьбу – ни в семейном, ни служебном плане.
Почему чеховский лакей из усадьбы Раневских-Гаевых получил это редкое имя? Если, к примеру, «Иванов» у писателя не счесть (более 40 персонажей!), то Фирс числится один единственный и демонстрирует качества, прямо противоположные рассеянности: на нем держится порядок в полузаброшенном имении, он опекает непутевого Леонида Гаева, который так и остался взрослым ребенком: то штаны не те наденет, то верхнее платье не по погоде. Казалось бы, логичнее это имя прилепить к Гаеву или к конторщику Епиходову, которого так и прозвали - «двадцать два несчастья». Ан нет, именем этим награжден старый и обстоятельный служака крепостных времен, о которых юному Чехову рассказывала еще полтавская помещица О.М. Дросси, мать чеховского однокашника по таганрогской гимназии. Такие типажи Чехов мог наблюдать и во время своих поездок в южно-русские степи, и в имении Линтваревых на Сумщине (С., 13, 481-82). Добавлю, что в парадоксальной «привязанности» бывшего раба к крепостничеству ощущается нечто от деда писателя, Егора Михайловича Чехова. «Ярый крепостник» - так охарактеризовал деда, выкупившего семью из рабства еще в 1841 году.
Конечно, чеховский Фирс - не слепок, а художественное обобщение, демонстрирующее распад человеческих коммуникаций эпохи заката старой дворянской, помещичьей России. Не случайно Фирс постоянно отвечает невпопад, вызывая смех и издевки: он не просто глух, он глух ко всему, что несет жизнь. Если сложить его реплики, то они превращаются в единый монолог о прошлой жизни, которая никому не интересна.
Лишь в финале, когда Фирса забывают в заколоченном доме умирать в одиночестве, становится очевидной глубокая, трагическая ирония автора. Имя Фирс (рассеянный) сыграло со стариком злую шутку: именно его, скрупулезного ревнителя порядка, «забывают по рассеянности», вследствие беспорядка, царящего в доме. Увы, такова абсурдная логика жизни.
Память имени Фирс наполнена, между прочим, и анекдотическими ситуациями. К такому ироничному, абсурдистскому, граничащему с трагедией использованию имени Чехова могла подвигнуть история князя Сергея Голицина, изложенная В.А. Соллогубом. «Воспоминания» Соллогуба, где напечатан этот исторический анекдот, были знакомы Чехову. Об этом напоминает его письмо Ф. Шехтелю от 12 августа 1887 года, где Антон Павлович рекомендует приятелю, если он «такой же охотник до мемуаров», как и Чехов, почитать Соллогуба, (П.,2, 110). Тогда у Суворина вышло отдельное издание мемуаров («Воспоминания гр. Соллогуба»), до того публиковавшихся в суворинском же «Историческом вестнике» (1886, кн.1-6).
Вот она, эта история.
«Князь Сергей Голицын, известный под именем Фирс, играл замечательную роль в тогдашней петербургской молодежи. Роста и сложения атлетического, веселости неистощимой, куплетист, певец, рассказчик, балагур,— куда он только ни являлся, начинался смех, и он становился душою общества, причем постоянное дергание его лица придавало его физиономии особый комизм. Про свое прозвище Фирсом он рассказывал следующий анекдот. В Петербурге жило в старые годы богатое и уважаемое семейство графа Чернышева. Единственный сын служил в гвардии, как весь цвет тогдашней петербургской молодежи, но имел впоследствии несчастие увлечься в заговор 14 декабря и был сослан в Сибирь. В то время, о котором говорится, он был еще в числе самых завидных женихов, а сестры его, молодые девушки, пленяли всех красотою, умом, любезностью и некоторою оригинальностью. Дом славился аристократическим радушием и гостеприимством. Голицына принимали там с большим удовольствием — как и везде, впрочем,— и только он являлся, начинались шутки и оживление.
- Ну-с, однажды, вообразите,— рассказывал он впоследствии,— mon sher,— причем ударял всегда на слове mon,— приезжаю я однажды к Чернышевым. Вхожу. Графинюшки бегут ко мне навстречу: «Здравствуйте, Фирс! Как здоровье ваше, Фирс! Что это вы, Фирс, так давно не были у нас? Где это вы, Фирс, пропадали?» Чего? А?.. Как вам покажется, mon sher,— и лицо его дергало к правому плечу.— Я до смерти перепугался. «Помилуйте,— говорю,— что это за прозвание?.. К чему? Оно мне останется. Вы меня шутом делаете. Я офицер, молодой человек, хочу карьеру сделать, хочу жениться и — вдруг Фирс». А барышни смеются: «Все это правда, да вы не виноваты, что вы Фирс».— «Не хочу я быть Фирсом. Я пойду жаловаться графине».— «Ступайте к маменьке, и она вам скажет, что вы Фирс».— «Чего?..» Что бишь я говорил... Да! Ну, mon sher, иду к графине. «Не погубите молодого человека... Вот как дело».— «Знаю,— говорит она,— дочери мне говорили, но они правы. Вы действительно Фирс». Фу-ты, Боже мой! Нечего делать, иду к графу. Он мужчина, человек опытный. «Ваше Сиятельство, извините, что я позволяю себе вас беспокоить. На меня навязывают кличку, которая может расстроить мое положение на службе и в свете».— «Слышал,— отвечает мне серьезно граф.— Это обстоятельство весьма неприятно — я об нем много думал. Ну что же тут прикажете делать, любезный князь! Вы сами в том виноваты, что вы действительно Фирс». А! каково, mon sher? Я опять бегу к графинюшкам. «Да, ради Бога, растолкуйте наконец, что же это все значит?..» А они смеются и приносят книгу, о которой я никогда и не слыхивал: «Толкователь имен». «Читайте сами, что обозначает имя Фирс». Читаю... Фирс — человек рассеянный и в беспорядок приводящий.
Меня как громом всего обдало. Покаялся. Действительно, я Фирс. Есть Голицын рябчик, других Голицыных называют куликами. Я буду Голицын Фирс. Так прозвание и осталось. Только, mon sher, вот что скверно. Делал я турецкую кампанию (он служил сперва в гвардейской конной артиллерии, а потом адъютантом), вел себя хорошо, получал кресты, а смотрю — что бишь я говорил? — да, на службе мне не везет. Всем чины, всем повышения, всем места, а меня все мимо, все мимо. А? Приятно, mon sher? Жду-жду... все ничего. Одно попрошу — откажут. Другое попрошу — откажут.
Граф Бенкендорф был, однако, со мною всегда любезен. Я решился с ним объясниться. Как-то на бале вышел случай. «Смею спросить, Ваше Сиятельство, отчего такая опала?..» На этот раз граф отвечал мне сухо французскою пословицею: «Как постель постелешь, так и спать ложись».— «Какая постель — не понимаю...» — «Нет, извините, очень хорошо понимаете». Затем граф нагнулся к моему уху и сказал строго: «Зачем вы Фирс?» А! Чего, mon sher? Зачем я Фирс? «Ваше Сиятельство, да это шутка... Книга... Толкователь».— «Вы в книгу и взгляните... в календарь...» и повернулся ко мне спиной. Какой календарь, mon sher?.. Я бегом домой. Человек встречает. «Ваше Сиятельство, письмо!» — «Подай календарь».— «Гости были...» - «Календарь!..» — «Завтра вы дежурный».— «Календарь, календарь, говорят тебе, календарь!» Подали календарь. Я начинаю искать имя Фирса. Смотрю — январь, февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь. Нет... Декабрь, 1 — нет, 5 — нет, 10 - нет, 12, 13, 14 — книга повалилась на пол. 14 декабря празднуется Фирс. Mon sher, пропал человек. Жениться-то я женился, а служить более не посмел: вышел в отставку» .
Итак: прозвище «Фирс» (рассеянный, в беспорядок приводящий) пристало к Сергею Голицину вследствие его разбросанного характера. Затем прозвище стало определять его карьеру и отношения с людьми, поскольку привязало Голицина к устрашающей для российского дворянства дате 14 декабря – дню выступления декабристов на Сенатской площади. Так балабол, шутник, проказник превратился в лицо, на котором лежит отсвет декабрьской трагедии.
Поразительно, но в свете голицинской истории любимое словечко Фирса - «недотепа» - непосредственно связано с его именем. Мы уже давно употребляем чеховское "недотепа" широко, на равных правах с литературными словами, несмотря на указание в словарях: «прост.» или «разг». Откуда это слово пришло к Чехову? Этой проблемой занималась Э.А. Полоцкая. Она обратилась к словарю Даля. В нем есть слова, близкие к "недотепе". У создателя "Вишневого сада», если бы он обратился к словарю Даля, был широкий выбор: "недомыка" ("простофиля, несмышленный, простоватый человек"); <…> "недоук" (местн.) — "недоученный <...>, не выучившийся чему-нибудь основательно..."). Есть созвучное чеховскому варианту: «недотяп»… Но Чехов не воспользовался ни одним из этих слов, а его "недотепа" оказался гораздо богаче каждого из них. В русских диалектологических справочниках его тоже не оказалось.
В таком же недоумении перед «недотепой оказались и английские переводчики пьесы. Макс С. Манделл переводил «Вишневый сад» под наблюдением специалистов Отделения драмы Иельского университета. Смысл слова «недотепа», видимо, озадачил Манделла. Он подступал к нему в каждом случае с учетом контекста. Когда Фирс бросает вдогонку Дуняше, забывшей сливки, свое первое "недотепа", Манделл использует выражение "frozen pot! - "замороженный горшок" .
Положение спасла В.И. Силантьева из Одессы, которая сообщила Э.А. Полоцкой, что "недотепа" — украинское слово… В пятом томе "Словника українськой мови" (Киев, 1974. С. 301) в переводе на русский читаем: "Недотепа <...> 1.Человек, который не может сделать, осуществить и т.д. что-нибудь с надлежащим умением; неумейка. 2. Умственно ограниченный, тупой, дурак" .
Это слово могло запомниться Чехову с детства: вторжение южнорусской и украинской лексики — обычное явление в языке таганрожцев. Мог Чехов обратить внимание на него и в общении с украинцами в Сумах, где жил весной и летом 1888 - 89 гг. Ясно, что единственное в письмах Чехова применение прозвища "недотепа" к флейтисту А.И. Иваненко, который был родом из Сум и увлек Чехова идеей снять там дачу, не случайно. Опираясь на украинизм, Чехов освободил заинтересовавший его психологический тип от грубой тупости ("дурень", "дурак" — так не назовешь даже Епиходова, не говоря о других "недотепах" у Чехова) .
Любопытно, что в русскоязычной среде Антон Павлович выступал как знаток украинской речи. К примеру, когда О.Васильева при переводе рассказа «Егерь» на английский встала в тупик перед словом «латанный», Чехов отвечал ей, что это не русское, а «скорее южно-русское слово» (П.,7, 188). Ей же он растолковывал смысл выражения «Глитай абож паук» (прозвище, которым Коваленко наградил Беликова в рассказе «Человек в футляре»): «глитай» - то же, что и паук, но в переносном смысле употребляется как «мироед» (П.,8,435).
Надо сказать, что «недотепа» не раз оказывалось в сфере размышлений писателя. К примеру, в Первой записной книжке присутствует фамилия «Варвары Недотепиной», которую комментаторы ПССП отнесли к приемной дочери Раневской Варваре (С.,17, 83,311). На мой взгляд, фамилию можно отнести скорее к разряду подбираемых Чеховым говорящих фамилий «для водевиля» (С., 17, 96). Есть тут и «картинка с кладбища»: «Недотепа <…> На кресте его кто-то написал: «Здесь лежит недотепа» (С.,17, 94). Можно предположить, что словечко это появилось не просто по случаю: оно находилось в поле творческого зрения писателя. Не случайно оно было применено Чеховым для характеристики целого поколения молодежи: "Вот и вышли такими ... недотепами... — сказал Чехов о студентах своего поколения, -смакуя меткое слово, ставшее <...> таким знаменитым" . О времени появления слова в записной книжке можно судить по близко расположенной записи: «12 сентября 1901 г. был у Льва Толстого» (С.,17, 83). Известно, что Чехов навестил больного Толстого в имении Гаспра, на Южном берегу Крыма.
Э.А. Полоцкая находит человеческие свойства, характеризуемые словом «недотепа», у широкого круга герой «Вишневого сада». По-своему и Епиходов недотепа («двадцать два несчастья»); и Дуняша недотепа, и ее обидчик Яша недотепа; есть что-то «недотепинское» в Гаеве; Петю Трофимова недотепой называет Раневская; где-то и Шарлотта недотепа, и Симеонов-Пищик… Сам Фирс, некстати заболевший к концу пьесы, недотепой величает и себя. «Недотепа, - пишет Э.Полоцкая, - как бумеранг возвращается к нему и играет роль самооценки».
«Образ недотепы, нескладехи, которого только фортуна и может иногда вывести на путь удачи, <…> придает ему в пьесе значение памятника всей уходящей жизни», - делает вывод Э. Полоцкая. Более того, образ недотепы, по ее мнению, в известном смысле конкурирует с образом вишневого сада как «олицетворения природы и всей России» .
Что же мы имеем при сопоставлении значения имени Фирс со словом «недотепа»? В сущности, они обозначают одно и то же явление: неумение что-либо делать правильно… Фирс – значит недотепа… Вероятно, Фирс понимал или догадывался о характере своего имени: всю жизнь он пытался перебороть, опровергнуть его негативный ореол. Первый раз он по-настоящему почувствовал в себе недотепу, когда совершенно ни за что просидел два года в тюрьме. Он стал твердым приверженцем и социального порядка (крепостничества), и порядка в доме, где слуги должны неукоснительно слушать хозяев, и правил поведения господ, которые должны соответствовать своему социальному статусу. Иначе – непременная характеристика: «недотепа». Но, по злой иронии судьбы, недотепа проснулся в Фирсе именно в финале пьесы и привел его к смерти…
Однако это далеко не все. А. Вилькин упоминает о том, что «его судьба отдаленно, чувством верности, созвучна житию мученика Фирса, претерпевшего ужасные страдания, но не отрекшегося от Христа» . Об этом стоит также поговорить. В книжном шкафу на Белой даче в Ялте хранятся 12 томов «Великих Миней Четьих» - это наиболее полный свод христианских житийных историй. После смерти отца книгами пользовался Антон Павлович, который свободно читал по-старославянски.
Интересные ассоциации навевает сопоставление имени старого слуги с именем христианского мученика Фирса, который вместе с другими первохристианами стал жертвой преследований игемона города Кесарии. Об этом А.П. Чехов мог прочитать в декабрьской книге «Миней Четьих», принадлежавшей П.Е. Чехову и после его кончины перешедшей с личную библиотеку писателя. Книга вышла в Москве в 1897 году). В попытках заставить Фирса отречься от Христа ему выкололи глаза, выбили зубы, пытали расплавленным свинцом, бросали в ров дикими зверями, раздирали тело железными крючьями, опускали в котел с кипящей водой… Хотели утопить в море, но «светлые мужи» (ангелы) вывели его на сушу… . А.Вилькин прав: в твердой приверженности житийного Фирса вере при желании можно увидеть основу твердых крепостнических убеждений старого слуги.
«Эти умники все такие глупые», - говорит о персонажах «Вишневого сада» Шарлотта. Оксюморон очень точно объясняет противоречивость характеров персонажей комедии. Фирс – вроде бы весь в прошлом, весь в серой пыли ушедшей эпохи – а какова внутренняя парадоксальность образа, которая вскрывается благодаря нагрузки его редкостного имени Фирс! По его имени можно даже узнать, что родился он 14 декабря, еще до декабристского восстания, – а вот по натуре он не революционер, не бунтарь против крепостничества, а совсем напротив… Кстати, привязка имени к декабрьскому восстанию в какой-то мере определила «неудобность» и малоупотребительность имени Фирс: никому же хотелось напоминать об этой запретной дате…
По сути, благодаря образу Фирса в единую цепь связаны судьбоносные события века XIX-го и начала века ХХ-го: и восстание декабристов, и отмена крепостного права, и грядущая гибель дворянства как станового хребта имперской России.
«Вишневый сад» в сознании автора <…> ориентирован на театральную традицию комедии, водевиля и фарса», - отмечал Б. Зингерман . Это, разумеется, справедливо – в драматической, театральной части. Если говорить о литературной традиции, то тут рамки возможных ассоциативных связей резко расширяются. Проступают и житийная литература о святых грешницах и пьесы А.Н. Островского, и романы С. Терпигорева (Атавы) (С., 12-13, 488), - и даже русский литературный анекдот из воспоминаний В. Соллогуба. Прав В. Катаев, который утверждал, что «Чехов не столько создавал новые типы, сколько осложнял прежние, созданные его предшественниками» . Однако, внося обертоны в прежние типы, Чехов выворачивал их наизнанку, создавая, по сути, на старом фундаменте совершенно новое литературное и сценическое качество. Парадоксально, но Фирс означает - недотепа…