РАСПИСАНИЕ ЭКСКУРСИЙ

Дом-музей А.П. Чехова в Ялте

10:30 12:30 14:30 

15:30 16:30 

 

Отдел «Чехов и Крым» на даче Омюр

11:00 14:00 15:00 16:00

Дача А.П. Чехова и
О.Л. Книппер в Гурзуфе

11:30 14:30

15:30 16:30

 

Музей А.С. Пушкина в Гурзуфе

Закрыт на реставрацию

Отдел «Дом-музей А.П. Чехова в Ялте»

Со среды по воскресенье с 10:00 до 18:00

Касса до 17:30

Выходные: понедельник и вторник

В четверг с 10:00 до 20:00

Касса до 19:30

Российская Федерация, Республика Крым, г. Ялта, ул. Кирова, 112

Справки по телефону: +7 (3654) 39–49–47; +7 978 939-01-14

Отдел «Чехов и Крым» на даче Омюр

Со среды по воскресенье с 10:00 до 18:00

Касса до 17:30

Выходные: понедельник и вторник

Российская Федерация, Республика Крым, г. Ялта, ул. Кирова, 32а

Справки по телефону: +7 ​(3654) 23–53–67

Отдел «Дача А.П. Чехова и О.Л. Книппер в Гурзуфе»

Со среды по воскресенье с 10:00 до 18:00

Касса до 17:30

В четверг с 10:00 до 20:00

Касса до 19:30

Выходные: понедельник и вторник

Российская Федерация, Республика Крым, г. Ялта, пгт Гурзуф, ул. Чехова,22

Справки по телефону: ​+7 (3654) 26–32–05

Отдел «Музей А.С. Пушкина в Гурзуфе»

Закрыт на реставрацию

Справки по телефону: ​+7 978 982-23-39

О зеркале и Ольге Леонардовне Книппер

В рамках акции "Музейные зеркала" в канун дня рождения Льва Николаевича Толстого


«Дорогой Зёзик - говорить мне с тобой хочется, а не писать.

Ты, значит, репетируешь «Идеального»? Очень хорошо. Помни, что говорила тебе: не мельчи образ ни обычным кокетством, полуулыбкой, ни интонацией вкрадчивой. Ход ее смелый и прямой, без ужимок. Внешне - конечно, спокойствие и самообладание и уверенность в себе, и глаза чтобы далеко смотрели. Она - зверь крупного калибра, смело шагает через все. Наблюдает за партнером как-то незаметно, но не выпускает его из поля зрения. Торжествующей улыбки бойся. Ну вот, Зося, прости. Может, то, что я пишу, старо? Может, все это ты сама знаешь. Я ведь отжитая живу...».

В большом, старинном зеркале, в раме красного дерева, отражалась элегантная женщина в ситце, с седыми, искусно убранными волосами. Зеркало помнило ещё эпоху Александра II и видело её владелицу гимназисткой – с тех пор тёмные слёзы серебра проступили на его поверхности, стекло подёрнулось будто бы инеем. Теперь хозяйка сидела к нему вполоборота, и свет из раскрытого окна косыми полосами ложился на её благородный профиль.

Перед ней лежало письмо, а на подготовленном конверте, уложенном рядом с бюварчиком можно было бы прочесть: «С. С. Пилявской, Москва от О. Л. Книппер-Чеховой, Ялта». На письме – две даты. 2-е и 2-3 ноября 1951 года. Оно было длинно, сложно. Ольга Леонардовна писала крупно, выводя буквы, осторожно обмакивая перо в чернильничку, которую она взяла наверху у Маши. Позеленевшая ротонда чернильницы бликовала и отражалась в зеркале.

На мгновение Ольга Леонардовна отложила перо – она ведь тоже играла в «Идеальном», в полуэпизодической роли старой леди Маркби с 45 года, в том самом блестящем «Идеальном муже» Оскара Уайльда, этого ирландского гения парадоксов. Однако Пилявская готовилась к роли миссис Чивли, и Книппер, давая ей наставления, как бы сама погружалась в пьесу, переживая раз за разом эти удивительные, томительные минуты, когда ступаешь из темноты кулис на сцену, и жизнь изменяется радикально. Как велика и значительна работа артиста! …Но нужно скорее писать…

«Стоят чудесные солнечные дни, по утрам 3-5°, потом тепло и хорошо. Воздух прямо целебный, много лучше летнего. Я вся как-то окрепла, но... дышу, как было. Может быть, алоэ уже помогает… Продолжаю уже 3-го: вчера была в саду, засиделась и не кончила письма.» - рука великой русской актрисы выводит буквы, но мыслями она уже далеко-далеко. Ольга Леонардовна отстраняется и смотрит в зеркало, вспоминая фразу из Машиной книги. Всё тот же Уайльд теперь не оставляет её - «Трагедия старости не в том, что стареешь, а в том, что остаешься молодым» как точно и как жестоко! Холодная пелена зеркальной поверхности отражает комнату Ялтинского дома.

Ноябрьское солнце, чистое, будто умытое по-тютчевски «как бы хрустальным воздухом», льёт свой совершенный свет на столик, укрытый малиновым сукном. Субботнее утро. Вспыхивают и гаснут ворсинки фетра в надвигающемся солнечном луче. Вот край его подобрался к лежащей бумаге, раскрасив мозаикой рубиновых - от вазы, - бликов и теней от листвы хризантем незаконченное письмо. Со стены, скрестив руки, равнодушно глядит мелиховский портрет «Пушкина». Под ним – сама Ольга Леонардовна, в ателье «Отто Ренаръ въ Москвѣ». Актриса пишет:

«В юбилейный вечер читала наизусть Пушкина, проверяла память - наши три дамы слушали. Я ведь в саду, сидя на солнышке, все это последнее время про себя проверяла стихи, глядя в яркую синь неба. А на днях обедали у нас Тренева, Алигер и некто Левин (который пишет о Павленко), просили прочесть, и я тут же, сидя за столом, только закрывши глаза рукой, прочла все, что знала, без аварий, и представь, мне самой было как-то приятно». На мгновение Ольга Леонардовна задумалась, глядя в открытое окно в сад, где всё было так по-летнему ясно и замечательно. Как не вспомнить здесь строки Раневской: «О, мой милый, мой нежный прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Прощай!» Прощай? Но нет – здравствуй! Здесь её скамейка, её груша, её сирень – все они ждут и помнят её. Устремлённый вдаль взгляд актрисы, такой узнаваемый и по-чеховски щемящий, отразился в старинном зеркале.

«Как-то ездили с Марией Павловной и Софой в Мисхор...» - написала О. Л. Книппер и добавила, немного погодя и улыбнувшись, - «Софа в своей тарелке - заправляет всем хозяйством, кормит бездомных кошек, хорошо себя чувствует. <…> Надо будет устроить, чтобы каждую неделю приходили бы ко мне по нескольку человек наших актеров, - идёть? («У меня есть фельдшер, - говорит Астров, - который никогда не скажет «идет», а «идёть» («Дядя Ваня»))

Но вот, кажется, в столовую внесли самовар, чье шипение из-за приоткрытой двери, наполнило вмиг комнату уютом и какой-то неизъяснимой прелестью, которая случается ещё в русских домах в первую декаду ноября. Великолепные каретные часы пробили девять и три четверти – время утреннего чая. Ольга Леонардовна обмакнула перо в чернильницу, аккуратно проведя по бортику склянки, и заметила напоследок: «Пишу у открытого окна, а в окно-то солнце, и сад весь зеленый еще перед окнами, а дальше уже облетает…».

Дверь приотворилась и Софья Ивановна, закутанная в шерстяную шаль сказала: «Ольга Леонардовна, доброе утро! Идёмте к самовару, Марья Павловна спустились». «Иду скорее!» - оживилась Книппер и, на мгновение, повернувшись к зеркалу, поправила седые пряди, лежащие и без того идеально. И, вернувшись к письму, прежде, чем отложить перо и закрыть чернильничку-ротонду, коротко записала в конце: «Целую тебя крепко. Мужайся и будь здорова. О. Книппер-Чехова».