ПУШКИН У АЮ-ДАГА
Богданова Н.В.
(Гурзуф)
Близость живописного Аю-Дага к месту трехнедельного пребывания в Гурзуфе великого Пушкина, посвященные ей произведения поэта превратило Медведь-гору в одно из «пушкинских мест» Крыма. Не случайно дорога, ведущая из Артека к «носу» увековеченного в крымских легендах «зверя» еще в конце 19 века была названа Пушкинской. На Аю-Даге воспет Пушкин в произведениях Марины Цветаевой:
«Я поднималась по белой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Высится над высотой.
Слева – крутая стена Аю-Дага,
Синяя бездна – окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест» [1]
О Пушкине в Крыму написано немало прекрасных строк. Особое место в них занимает Гурзуф, восхитительную картину встречи с которым он позднее описал в одной из глав «Евгения Онегина»:
«Прекрасны Вы, Брега Тавриды,
Когда Вас видишь с корабля…»
На корвете «Або», доставившим поэта в Гурзуф, родилась элегия «Погасло дневное светило». Только настоящий восторг от увиденного мог заставить писать после почти пяти месяцев молчания:
«Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края,
С волненьем и тоской туда стремлюсь я» [3]
Забыв на время свои горести, не размышляя о прошлом, Пушкин с восторгом предался настоящему. Гостеприимные Раевские, «волшебный край», все радовало… Он умел радоваться жизни, был прежде всего человеком, которому была присуща естественная тяга к счастливому состоянию восторга и наслаждения. «Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прикрепленными к горам, тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-Даг… и кругом это синее, чистое небо и светлое море, и блеск, и воздух полуденный…» [1]. С галереи дома Ришелье, где жил Пушкин, открывался Аю-Даг во всей его красе. Казалось протяни руку и вот он; чарующая громада манит поэта с первых минут нахождения в Гурзуфе. Август – сентябрь здесь прекрасны: щедро залитое солнечным золотом море, как бы колышущийся в знойном мареве полуфантастический медведь, заснувший на передних лапах: «В Гурзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; в тот час привык к полуденной природе и наслаждался ею» [1]. Но Пушкин покривил душой, невозможно представить его молодого, энергичного, где-то озорного, живущим сиднем; он очень много путешествует по окрестностям. В Крыму в то время было принять путешествовать верхом. Пушкин был очень хорошим наездником, еще в лицее научился он хорошо ездить и этим щеголял. Верхом приходилось одолевать все неустроенные в то время дороги Южного берега. Обычным маршрутом была дорога к Аю-Дагу. Конная тропа соединяла Гурзуф с Алуштой и Ялтой; в сторону Алушты путь был частично даже колесным, существовала узкая дорога на Партенит через Артек. Внимательно читая финал поэмы «Бахчисарайский фонтан» и черновые записи элегии «Кто видел край», мы видим один и тот же пейзаж, полное совпадение деталей, очень схожие выражения. Сравним:
«Бахчисарайский фонтан»:
«Все чувства путника манит
Когда в час утра безмятежный
В горах, дорогою прибрежной
Привычный конь его бежит
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит
Вокруг утесов Аю-Дага…»
«Кто видел край»:
«Когда луны сияет лик двурогий
И луч ее во мраке серебрит
Немой залив и (склон горы) отлогой
Все мило там красою безмятежной
Все путника пленяет и манит
Как в ясный день дорогою прибрежной
Привычный конь по склону гор бежит»
Но кто же этот всадник, который так врезался в память поэта? Всадник, конечно, это он сам. А образ горы вообще в Крымской лирике можно назвать одним из главных:: «За него по наклону гор я шел дорогой неизвестной» («Таврида»), «Приду на склон приморских гор воспоминаний тайных полный» («Бахчисарайский фонтан»), «Там некогда в горах сердечной думы полный, на морем я влачил задумчивую лень» («Редеет облаков летучая гряда»). Давайте и мы попытаемся проследить его маршрут из дома Ришелье, которым он ездил «привычным конем» (т.е. постоянно) к горе Аю-Даг, которая непреодолимо его тянула. Прозаические и поэтические описания Пушкина как бы воссоздают нам эту картину. Когда Пушкин впервые увидел Гурзуф, это место представляло собой небольшую деревушку с узенькими улочками, утопающими в садах, глиняными саклями, которые он называет ульями:
«Все живо там, все там очей отрада:
Сады татар, селенья, города;
Отражена волнами скал громада»
или
«Я помню скал прибрежные стремнины,
Я помню вод веселые струи
И тень, и шум, и красные долины,
Где в тишине простых татар семьи
Среди забот и с дружбою взаимной
Под кровлею живут гостеприимной»
Одна из дорог от центра деревни вело к подножью Аю-Дага. Путь верхом занимал порядка получаса по местам с дикой природой. От скалы Дженевез-Кая было 2 пути: нижняя скалистая тропа вдоль моря и верхняя, частично колесная, дорога мимо фруктовых садов, виноградников, пастбищ в долину Суук-Су. Местность эта в то время была пустынной, растительность скупою и дикой: «по всему пространству от цепи гор к морю одни только обломки серого гранита лежат раскинутые между кустарниками, пожелтевшими от жары на сухой почве, скалистый морской берег с утесами». По сей день эта местность зовется «мертвой долиной» Суук-Су. Из мертвой долины спуск вниз до источника Суук-Су (холодная вода); источник у дороги давал всегда необыкновенно холодную струю воды; не о нем ли строки: «Твоя серебряная пыль кропит росою хладной». Долгие годы этот источник считали чудодейственным. Небольшой подъем от ключа и Пушкин у подножья горы. Подняться на вершину можно было двумя тропами; но для подъема на лошади использовалась тропа по юго-восточному склону, начиналась она почти у моря и имела удобный подъем до самой вершины. Вся вершина и большая часть восточного склона одета густым лесом. Пушкин вспоминает его как «душистый лес», по-видимому августовские запахи можжевельника, мяты полевой, ладанника крымского вызвали это ощущение. Пушкин нигде не указывает прямо, что он поднимался на вершину. Но кто из приезжающих в Гурзуф и Партенит не мечтает туда подняться!? Думается, что и Пушкин там был, тем более известно о поездке Раевских в Партенит. С различных точек горы открываются виды, поражающие своим величием: все пространство до зубцов Ай-Петри и Ай-Тадорского мыса, цепь Судакских гор, Алушта, Партенит.
Используя воспоминания современника А.Пушкина Муравьева-Апостола «Путешествие по Тавриде в 1820 г.», «Таврические епархиальные ведомости» за 1871 год № 23, записки Дюбуа за 1833 год, можно воссоздать картины того, что мог видеть Пушкин на Аю-Даге. По восточному склону существовали остатки построек из глины и бутового камня. Ранее предполагалось, что это одно из древних таврских укреплений, однако археологи установили, что возраст этих сооружений 8 – 9 в.в. На горе, ближе к морю, сохранились следы более поздних средневековых сооружений, фундаменты храма и жилищ. К началу 19 века на Аю-Даге имелись даже колонны древнего храма. Читаем у В.Щепетова: «К концу 20-х годов текущего столетия вскоре после перехода имения Гурзуф в руки графа Воронцова последний увез отсюда одну из колонн белого мрамора с голубыми прожилками и с изображением на ней рельефного изсеченного большого креста – эмблемы христианства» [2]. Колонну эту в 1833 году Дюбуа видел в саду Минго в Гурзуфе, она украшала фонтан, в последствии же она была перевезена Воронцовым в Алупку» [2]. При проведении дороги в 1870 году по нижней части северо-восточного склона горы открыты были остатки древнего православного храма во имя апостолов Петра и Павла, об этом гласила греческая надпись, найденная здесь (подробное описание находки составлено в Таврических Епархиальных ведомостях»). Муравьев-Апостол утверждает, что Аю-Даг есть то самое место, где был знаменитый храм Дианы – богини девственницы, которой поклонялись тавры, в котором жрицей была Ифигения. По другой версии храм этот находится у Георгиевского монастыря на мысе Фиолент. Хотя Пушкин, вспоминая посещение Георгиевского монастыря, пишет: «Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы»:
«К чему холодные сомненья?
Я верю здесь был грозный храм
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья»
По сей день ученые спорят о месте нахождения этого храма. Если учесть, что тавры были многочисленны, то они, полагаем, имели несколько храмов в честь Дианы.
В дни ссылки в Михайловском, перечитывая книгу Муравьева-Апостола о Тавриде, Пушкин как бы заново переживал «счастливейшие минуты жизни». Он всю свою жизнь мечтал сюда вернуться. Последний раз он думал о Гурзуфе за 2,5 месяца до гибели. Об этом свидетельствует его письмо Н.Б.Галицину в Артек. Мы верим в то, что не только Пушкин хранил воспоминания об Аю-Даге, но и многие реалии Аю-Дага хранят память о молодом поэте.
Литература:
- Пушкин А.С. А.А.Дельвигу. дек.1824. – П.С.С., - М., 1938., - с.93
- Щепетов В.А. – Гурзуф на Южном берегу. – Одесса; 1890.
- Муравьев-Апостол И.М. Путешествие по Тавриде. – Сиб., 1823., с.150-155